За посла себя выдает!.. Негодяй! Негодяй, соглашается щуплый тип, а то ты не знало, милое. Ты на меня уже не первую неделю смотришь, привыкнуть пора. Не-годяй. Никуда не гожусь. Два месяца уже не высовываюсь. Разленился и отупел.
И вообще мир — несправедлив. Ну почему у меня волосы на теле светлее, чем на голове, а? С таким цветом нормальной щетины еще бы дня три ждать — но куда там, послезавтра приглашение очередное. Да и время поджимает. Придется щеголя строить. Пока сомнительный тип доберется от сердца города до приречных кварталов, он окончательно пропитается местным воздухом — тьмой, дымом, водой, навозом и отбросами, рыбьей чешуей и потрохами, мыльной пеной и песком, золой и щелоком, известью и кирпичной крошкой, горелым жиром и сладкой патокой. Станет неотличим от десятков таких же сомнительных типов, рассекающих ночь с изяществом ужей в траве, с блеском ужей в ручье. Тут сверкнет фальшивый камень в перстне, там — полированная сталь ножа, за углом — медная монета за привялый букетик цветов, какой же щеголь без букета за воротником, даже ночью, даже если идет по нехорошим делам; не потроха же с навозом нюхать прикажете? А по хорошим делам идти и не хочется, и не нужно. Господи, благослови Компанию Южных Морей торговым прибытком по самые кисточки шляп — чтобы у них сил и времени не было ни во что иное соваться. Плел себе малыш Ричард Уайтни паутину, тихо, осторожно, с пользой — и дней за десять выцепил бы, что ж это за пергамент по орлеанскому низовому миру как незакрепленная пушка по корабельной палубе носится. Так нет, мэтру Эйвери дома не сиделось, ночью не спалось, а все хотелось показать, что у Компании руки и уши никак не хуже, чем у Трех Служб будут — и свой не свой, на дороге не стой. Полез… и всплыл. А следом Уайтни отправился паутину свою восстанавливать — и тоже пропал, но, к счастью, пока не выплыл. Мальчика было жаль, мальчик подавал надежды, старался как мог, учился — и рос не останавливаясь. Еще больше было жаль трудов, вложенных в мальчика за последний год, трудов не пустых и вполне приятных. Впрочем, важнее всего был загадочный пергамент, вокруг которого развелось уже слишком много покойников, слухов, сплетен, драк и суеты. Вся совокупность причин гарантировала, надежно, как Компания — выплаты по векселям, что заниматься этим делом придется послу Ее Величества королевы Альбийской лично. Несмотря на все запреты — к большой радости. Наконец-то, работа. И жаловаться никто не станет. Дик Уайтни приходится родней слишком большим людям — не просто в столице, а в Тайном Совете — чтобы кто-то посмел поставить послу в вину чрезмерно рьяные попытки его спасти. Концы есть. Средства давления — найдутся. Проходимец смотрится в зеркало — морщины, полуседые волосы, черные глаза, серые мешки под ними, шелушащиеся тонкие губы, дыры на месте двух зубов, подбородок кажется округлым из-за вкладышей во рту… нет, ни студента Кита Мерлина, несколько лет прожившего в Орлеане, ни сэра Кристофера Маллина, особу почтенную, в этом уродце не узнать. Зеркало вполне согласно: не узнать. Могло бы, уже стражу бы во весь голос вызывало, пока проходимец что-нибудь не стащил, да хоть посеребренный подстаканник со стола, невелика ему цена, а все-таки обидно. Значит, можно и выныривать в городскую ночь — через черный ход, по дворам, через крыши обходя городскую сердцевину, где стражники такого прохиндея сначала огреют по голове древком, а потом будут разбираться, кто таков. В естественную среду. В приречный квартал, из которого не вернулся Дик Уайтни. Добрые жители Орлеана, как и велят им хриплые голоса стражи, спят спокойно. Даже тем, у кого нет лишней монеты на горсть угля, еще не холодно: сентябрь на исходе, ночи стоят сухие и теплые. Бодрствуют только жители недобрые, а этих в столице чуть больше, чем кошек — и все в темноте серы, плохо различимы, если не желают распустить друг перед другом или подружкой хвост. Деловой человек не желает ничего подобного, у него — сразу видно по походке и выражению лица — есть занятие поинтереснее. Дважды в проулках возникает шевеление, сгущается что-то — и так же рассасывается. Не потому, что узнали идущего… потому что опознали походку и еще парочку примет. Свой такой же, пустой — и очень опасный. Проплывай мимо, угорь, счастливого пути. Дымные улицы, тухлый запах из полузакрытых канав, что режут мостовую вдоль, где по обочине, а где и посередке, брусчатка — то новая, горбатая, то уже много повидавшая, битая и выщербленная, до верхнего края утонувшая в уличной грязи… никто не будет убирать эту грязь, новую мостовую просто положат сверху и она тут же начнет вспухать и проминаться в угоду тому, что лежит под ней. Видишь промоину, знай, что под ней — история. Щуплый тип смеется про себя. Сейчас на этих улицах разыгрывается интересная история. Впору даже не на дешевый листок в три краски и не в кукольный театрик, а куда-нибудь посерьезней — с дюжину трупов на дне, таинственный документ, убитый купец, пропавший мальчик. Беда в том, что если документ настоящий, о нем же не напишешь — государственная тайна. Значит, придется что-то придумывать, менять. Да оно так и веселее…
Зайти в одно заведение без вывески, без факела при входе, в другое, в третье. Тут хлебнуть кислого, дешевого вина, там съесть ломоть жесткого даже после тушения мяса, пожалеть вслух, что это не кошка, кошка мягче будет, а это, наверное, тот самый осел, на которого Иосиф сажал Марию с сыном во время бегства от царя Ирода, если не просто царь Ирод собственной персоной. Переговорить с одним, с другим, с третьим. Доподлинно узнать, что да, был здесь вчера белесый Ришар, тот, что нотариус-недоучка, а ныне наводчик у Кривого Жака. Расспрашивал. Разнюхивал. Видимо, Жак его и послал… но отсюда белесый пошел к Жозефу-скупщику, видимо, дело какое-то было. Жозеф не тот, что с прогнившим носом, тот еще по весне помер, а племянник его, и тоже Жозеф, и тоже скупщик, так что все то же, только нос пока на месте. Там же, да. За углом, вниз и где бочка рассохшаяся стоит… И вот у этой самой бочки шевеление в темноте не пожелало затихнуть и рассосаться, а вовсе наоборот, сгустилось до того, что дышать и жить сразу стало тесно. У людей, прикрывающих Кита поверху, был приказ — не влезать до